Закрыть
Логин:
Пароль:
Забыли свой пароль?
Регистрация
Войти   Регистрация

А.И.Герцен. Отец.


 


Мой отец по воспитанию, по гвардейской службе, по жизни и связям принадлежал к богатому и вельможному кругу; но ему ни его нрав, ни его здоровье не позволяли вести до семидесяти лет ветреную жизнь, и он перешел в противоположную крайность. Он хотел себе устроить жизнь одинокую, в ней его ждала смертельная скука, тем более что он только для себя хотел ее устроить. Твердая воля превращалась в упрямые капризы, незанятые силы портили нрав, делая его тяжелым.

Когда он воспитывался, европейская цивилизация была еще так нова в России, что быть образованным значило быть наименее русским. Он до конца жизни писал свободнее и правильнее по-французски, нежели по-русски. Он не читал ни одной русской книги, ни даже Библии. Впрочем, Библии он и на других не читал, он знал понаслышке и по отрывкам, о чем идет речь вообще в Святом писании, и дальше не полюбопытствовал заглянуть. Он уважал, правда, Державина и Крылова: Державина за то, что написал оду на смерть его дяди князя Мещерского, Крылова за то, что вместе с ним был секундантом на дуэли. Как-то мой отец принялся за Карамзина «Историю государства Российского», узнавши, что император Александр ее читал, но положил в сторону, с пренебрежением говоря: «Всё Изяславичи да Ольговичи, кому это может быть интересно?»

Людей он презирал откровенно, открыто – всех, я не помню чтоб он к кому-нибудь обращался с значительной просьбой. Он и сам ни для кого ничего не делал. В сношениях с посторонними он требовал одного – сохранения приличий. Он много прощал или, лучше, пропускал сквозь пальцы, но нарушение форм и приличий выводили его из себя, и тут он становился без всякой терпимости, без малейшего снисхождения и сострадания. Я так долго возмущался против этой несправедливости.

«Душа человеческая, - говаривал он, - потемки, и кто знает, что у кого на душе».

Отец мой не любил никакой откровенности, он все это называл фамильярностью, так, как всякое чувство – сентиментальностью. Он постоянно представлял из себя человека, стоящего выше всех этих мелочей; для чего, с какой целью? В чем состоял высший интерес, которому жертвовалось сердце? – я не знаю. И для кого этот гордый старик, так искренне презиравший людей, так хорошо знавший их, представлял свою роль бесстрастного судьи? – для женщины, которой волю он сломил, несмотря на то что она иногда противоречила, для мальчика, из резвости которого он развил непокорность, для дюжины лакеев, которых он не считал людьми!

И сколько сил, терпения было употреблено на это, сколько настойчивости и как удивительно верно была доиграна роль, несмотря ни на лета, ни на болезни. Действительно, душа человеческая – потемки.

Впоследствии я видел, когда меня арестовали, и потом, когда отправили в ссылку, что сердце старика было больше открыто любви и даже нежности, нежели думал я. Я никогда не поблагодарил его за это, не зная, как бы он принял мою благодарность.

Разумеется, он не был счастлив, всем недовольный, он видел, как улыбка пропадала с лица, как останавливалась речь, когда он входил; он говорил об этом с насмешкой, с досадой, но не делал ни одной уступки и шел с величайшей настойчивостью своей дорогой. Насмешка, ирония, холодная, язвительная и полная презрения, - было орудие, которым он владел артистически, он его равно употреблял против нас и против слуг.

Ко всему остальному он уверил себя, что он опасно болен, и беспрестанно лечился. Гости, видя постоянно неприязненный вид его и слушая одни жалобы на здоровье, которое далеко не было так дурно, редели. Он сердился за это, но ни одного человека не упрекнул, не пригласил. Страшная скука царила в доме, особенно в бесконечные зимние вечера – две лампы освещали целую анфиладу комнат; сгорбившись и заложив руки за спину, в суконных сапогах (вроде валенок), в бархатной шапочке и в тулупе ходил старик взад и вперед, не говоря ни слова, в сопровождении двух-трех коричневых собак.

Вместе с меланхолией росла у него бережливость, обращенная на ничтожные предметы. Своим именьем он управлял дурно для себя и дурно для крестьян. Старосты и его грабили, и мужиков; зато все находившееся на глазах было подвержено двойному контролю; тут береглись свечи в то самое время, как в одной деревне сводили целый лес, а в другой ему же продавали его собственный овес. У него были привилегированные воры; крестьянин, которого он сделал сборщиком оброка в Москве и которого посылал всякое лето ревизовать старосту, огород, лес и работы, купил лет через десять в Москве дом. Я с детства ненавидел этого министра без портфеля, он при мне раз на дворе бил какого-то старого крестьянина, я от бешенства вцепился ему в бороду и чуть не упал в обморок. С тех пор я не мог на него равнодушно смотреть до самой его смерти в 1845 году. Я несколько раз говорил моему отцу:

- Откуда же Шкун взял деньги на покупку дома?

- Вот что значит трезвость, - отвечал мне старик, - он капли вина в рот не берет.



Назад в раздел


...

Форум




              
			  
https://clck.ru/36EvTk...
Предлагаем заглянуть на канал "Школьные сочинения" на Яндекс-Дзен. Полезными могут быть...
https://clck.ru/34acfg...
Человек должен быть интеллигентен. Д.С.Лихачёв. Человек должен быть...
Готовое сочинение к тексту В.Костомарова «1) Все знают,...
ИЗБЯНОЙ ИНЖЕНЕР. ПО Б.ЖИТКОВУ. Наш Север – страна...
Авторские сочинения ЕГЭ на сайте «Kakprosto.ru»   Андреев Л.Н. «Из самовара пар валил,...
«1) Город кончался, и вскоре показалось море» по...
Попробую также;)...